Если созваниваться каждый день, то за час не уложишься, чтобы пересказать все, что произошло. Событий-то – уйма. Например, утром в подъезде кошка родила трех котят. Как об этом не рассказать? И о том, что сосед справа, садист, предложил котят утопить, а старушка слева не дала, забрала их к себе на время. Ну разве это не достойно обсуждения? Подробностей – гора, и все они кажутся значительными, потому что раздражают, радуют, расстраивают, веселят. Но стоит диалогу прерваться, и уже через неделю эти детали будут выглядеть лишними, ненужными, какими-то мелкими. Новости быстро исчерпываются, разговор буксует: «Ну ладно, звони». А через год вообще затруднительно разговаривать. О чем? Ведь глупо звучит: «Знаешь, у нас в прошлом году кошка в подъезде родила трех котят». И что? Об этом говорят взахлеб спустя час и не вспоминают через год.

Изольда уложилась в пару фраз: разведена, детей нет, знаменитой артисткой стать не удалось, но в целом все хорошо. Андрей проявил солидарность: у него тоже все хорошо. Без подробностей.

– А личная жизнь? Счастливо женат? Четыре сыночка и дочка? – попыталась шутить Изольда. Почему-то ей был неприятен такой расклад.

– Счастливо не женат, – поставил точку Андрей.

Он вообще был немногословен, явно смущался и не знал, чем занять руки, куда девать ноги, как смотреть и что говорить.

Успокоился только, когда заснул, крепко сжав свою школьную мечту в объятиях и укрывшись халатиком с драконом на спине.

* * *

Андрей, как выяснилось, работал «на себя». То, что сейчас модно называть самозанятым. Он занимался антикварной мебелью и имел репутацию мастера золотые руки. Никого не нанимал и ни к кому не нанимался, то есть был ни буржуа, ни пролетарий – не пойми кто. Лицензиями не заморачивался, налогов не платил, жил себе и работал, как несознательный, но очень трудолюбивый элемент общества. Строго говоря, это называлось «незаконной предпринимательской деятельностью» и должно было преследоваться по закону, но его никто не ловил, потому что из такой мелкой рыбешки уху не сваришь. А блюстители закона любили уху наваристую, жирную, с полезной омегой. С таких, как Андрей, только чешуи полный рот.

В мастерской, под которую он оборудовал пару гаражных блоков, было множество разных приспособлений и средств для состаривания дерева. Почему-то в век, когда все помешались на омоложении себя снаружи и изнутри, обмирая от ужаса от появившейся морщинки, старинная мебель стала писком моды. Андрей каждый раз удивлялся, наблюдая, как очередная пожилая дама с лицом гладким, как жопа, ласково проводит руками, нагруженными акриловыми ногтями, по потрескавшемуся от старости дереву. Как будто завидует его свободе от условностей.

Покупатели, люди небедные, обожали играть в потомственных дворян. Купленный у Андрея секретер представлялся гостям как наследство от бабушки-графини, в чью дальнюю родственницу был влюблен непременно сам Пушкин. Имелся бы секретер, а история найдется.

И Андрей с готовностью делал такие «фамильные» комоды, буфеты, трюмо, имитируя стилистику по желанию клиента: от барокко до индустриального авангарда. Андрей мог отвезти секретер на машине времени, куда скажут, хоть в каменный век. Впрочем, тогда не было секретеров.

Мастерская размещалась в гаражном кооперативе. Гаражные блоки изначально не имели межблочных перекрытий, потому что строители понимали их истинное назначение. Только лохи хранят в гаражах машины, а рукастые и головастые мужики оборудуют там мастерские – гвозди делают, сетку-рабицу, итальянские двери, финские дубленки и прочие нужные народу вещи.

Андрей тоже пару блоков прикупил. Отгородился от соседей и начал реставрировать антиквариат и делать мебель «под старину» из совсем новеньких деревяшек. Это был новодел, что красноречиво выдавала цена. Настоящий антиквариат стоил существенно дороже. Но для рассказов о бабушке-графине и ее любимом буфете вполне подходили изделия «под старину». На всех желающих комодов XVIII века не хватит, их еще при Наполеоне пожгли, остатки при большевиках подчистили. Поэтому продукция Андрея пользовалась спросом. Стоила относительно недорого, а шику много.

Когда Изольда увидела изделия Андрея, то удивилась, как она могла прежде жить в окружении полированной стенки «Москвичка». Благородная старость мебели была той декорацией, которую нельзя оскорбить чайными пакетиками или журналом с изображением Киркорова. На фоне такой мебели неуместно кричать, она диктует сдержанность и учтивость. Сами названия «секретер», «этажерка», «консоль», «буфет» дышат изяществом, «комод» взывает к достатку, «бюро» усаживает писать мемуары, а «трюмо» затормаживает время, словно говорит: не торопись, недостаточно посмотреться в зеркало, нужно оглядеть себя со всех сторон, пользуясь зеркальными створками. Это была мебель, среди которой по праву должна жить изумительная женщина. Может, потому Андрей и пришел к такому ремеслу.

Изольда полюбила этот деревянный «производственный музей», как называл мастерскую Андрей, и проводила там все свободное время. Запахи были резкие, но какие-то правильные, деловые. Стружки создавали беспорядок, но не грязь. Баночки с непонятными жидкостями внушали сосредоточенность и собранность. Лаки, морилки, пропитки, шпоны создавали пространство науки, в которой Андрей был академиком. Когда он делал самые важные, тонкие штрихи, то задерживал дыхание и чуть-чуть высовывал язык. Изольда наслаждалась видом молчаливого, сдержанного мастерства. Если бы ее спросили, кто такой настоящий мужчина, она бы ответила: сосредоточенный мастер.

Ей очень хотелось поделать что-нибудь самой, своими руками. Но Андрей слишком уважительно относился к своим инструментам, кисточкам, скляночкам, чтобы превратить их в забаву. «Это не игрушки», – сказал он однажды, но так твердо, что Изольда присмирела.

Выход был найден. Андрей купил ей игрушку: аппарат для выжигания по дереву. Как значилось на упаковке, для детей 6+, то есть Изольда подходила под это ограничение. К аппарату прилагалось множество насадок, от острых игл до округлых стерженьков, блестящих, как хирургические инструменты.

Сначала Изольда выжигала стежками простые контуры детских картинок, переводя их через синюю копировальную бумагу на разделочные деревянные доски. Раскрашивала эти картинки, покрывала лаком и раздаривала своим театральным коллегам. Те с удивлением принимали подарки, не представляя Изольду с паяльником в руках. Дальше паяльника их знания о технике не шли. Что поделать? Служители Мельпомены.

Видя, что Изольда увлеклась выжиганием не на шутку, Андрей показал ей множество приемов, позволяющих с помощью прижигания доводить дерево до разных стадий потемнения, от легкого бежевого налета до черной обугленности. То есть можно было рисовать картину без красок, исключительно в черно-белой гамме, точнее, в коричнево-бежевой. Как старинные открытки, пожелтевшие от времени. Это потрясло Изольду, мир стал видеться в цвете обожженного дерева.

Изольда неоднократно обжигала пальцы, пропахла дымом, даже слегка надорвала зрение, но не сдалась, пока не освоила эту технику. От сосредоточения она приоткрывала рот и чуть-чуть высовывала язык. Эта физиологическая особенность умиляла Андрея, не замечающего такого за собой.